Импрессионисты под прицелом. Отрывок из книги Покушение на искусство

1. фрагмент

Думаете, искусство святое? Отнюдь - в нем, как и в жизни, есть кровь, пот, слезы и скандалы. Однако история искусства предпочитает об этом молчать, обычно фокусируясь на законах эстетики. книга « Покушение на искусство »- отличная попытка пролить свет на тайны искусства, где действует множество других факторов - от политических до финансовых.

�� Почему «Мона Лиза» стала суперзвездой?
�� Кому было выгодно сделать из Ван Гога гениального безумца?
�� Как воруют произведения и как их подделывают?

Обо всем этом и о многом другом вы узнаете из одиннадцати «дел» этого действительно фундаментального и одновременно увлекательного арт-детектива.

Купить книгу в Yakaboo

фрагмент

Импрессионисты под прицелом

первый звонок

26 ноября 1954 в кабинете директора нью-йоркского Музея современного искусства (МоМА) Альфреда Барра раздался телефонный звонок. Некий мистер Маршалл Макдаффи спросил, не желает музей приобрести картины Матисса или Пикассо, которые когда-то украшали Музей нового западного искусства в Москве. Ошарашенный искусствовед ответил, что от таких предложений не отказываются, но он не понимает, как это можно сделать. Таинственный собеседник уверенно заявил, что есть хороший шанс заскочить россиян врасплох и получить за хорошую порцию старых добрых долларов картины, которые они терпеть не могут и хранят в подвалах.

Прежде чем рассказать, кто такой Маршалл Макдаффи и почему он решил, что может уговорить россиян продать картины, скажем несколько слов о Музей нового западного искусства.

запрещен музей

Этот музей объединил две лучшие в мире частные коллекции французской живописи конца XIX - начала XX века, которые собрали «текстильные короли» Сергей Щукин и Иван Морозов. Вместе эти представители «благородного московского купечества» собрали шедевры, которые чрезвычайно полно отражают историю «поиска и эксперимента» в живописи рубежа веков.

В 1918 году имение Щукина в Знаменском переулке и дом Морозова на Пречистенке вместе со всеми шедеврами национализировали. В 1923 году их было объединено в Музей нового западного искусства (ДМНЗМ), который формально считали филиалом Музея изобразительных искусств (так тогда назывался Пушкинский музей). Но в 1928 году, после «уплотнения», коллекция Щукина покинула родное гнездо в Знаменском переулке и переехала в дом на Пречистенке. «К Морозова», как говорили московские старожилы. С этого момента ДМНЗМ стал самостоятельным. Первый директор музея, известный искусствовед Борис Терновец, создал удивительную экспозицию. По своему значению в мировой культуре она затмила все музеи Москвы. В коллекции Музея нового западного искусства было 53 картины Пикассо, 50 картин Матисса, 26 - Сезанна и 25 - Гогена.

В 1948 году, в самый разгар борьбы против космополитизма, музей был закрыт и в его здании разместилась Академия художеств СССР. Президент академии художник Александр Герасимов и «ответственный за искусство» в Политбюро и правительстве маршал Климент Ворошилов убедили Сталина, ДМНЗМ - рассадник «заразы формализма» и «буржуазного упадочничества». Размещение академии в стенах музея стало символом победы реализма над импрессионизмом, кубизмом и другими «измами».

«Французы» не в почете

Зданиям музея применения нашлось, но что делать с коллекцией - не знали. Сначала возникла идея передать произведения из музея в провинциальные собрания, а в столице оставить только лучшие, то есть реалистичные, вещи. Многое собирались совсем уничтожить как таковое, «что не имеет художественного значения». Опыт уже был, и не только немецкий, но и свой. Гораздо раньше Гитлера и Геббельса, в 1929 году, так и сделали с картинами расформированного Музея живописной культуры в Москве - первого в мире музея авангарда. Были сожжены десятки произведений русских художников-авангардистов, а многие их картин оказались «в ссылке» в запасниках провинциальных музеев за Уралом. Однако в 1948 году историки искусства и музейные работники, среди которых главную роль сыграл директор Эрмитажа Иосиф Орбели, все-таки отстояли опальных «французов», как тогда называли всех мастеров новейших течений, начиная с импрессионистов.

Было решено разделить их между Эрмитажем и Пушкинским. Ситуация была сложная, никто не хотел особенно «светиться» в связи с неугодными Ренуаром и Пикассо. В этот момент сотрудник Пушкинского музея Андрей Чегодаев узнал, что ученому секретарю музея Нейману, человеку, далекому от проблем французской живописи, поручили разделить между Москвой и Ленинградом шедевры, которые собрали Щукин и Морозов. Впоследствии он вспоминал:

«Я закричал:

- Но он в этом ничего не понимает. Где он?

- Уже наверху, в Белом зале, делит импрессионистов.

Я взлетел вверх просто как ракета.

- Что вы здесь делаете?

- Вот расставляю одну справа, одну слева. Ведь это все равно не экспозиционные вещи.

Я никогда в жизни не орал таким голосом. Я кричал ему:

- Убирайтесь отсюда немедленно! Я вас спущу с лестницы!

И Нейман стремительно исчез. Я остался и в одиночку все разделил. Поэтому то, что вы видите наверху (в экспозиции музея. - Г. К.), начиная с Эдуарда Мане, - мое предпочтения и мой выбор. Я никого не пустил, Меркуров (директор музея. - Г. К.) мне доверял целиком. Виппер (заместитель директора по науке. - Г. К.) почему-то решил тоже не вмешиваться. Я постарался оставить все лучшее в Москве. Пришлось отдать только некоторые крупные вещи, которые у нас просто негде было бы повесить. Вот, в частности, два панно Матисса большие. Изергина - жена Орбели, который был тогда директором Эрмитажа, - повесила их на лестнице, как они висели в Щукина ... Потом Изергина передала с Орбели короткий список из шести картин. Четыре я даже не знаю, почему она их выбрала, а две мне было жаль отдавать - «Девушку у пианино» Сезанна и «Бульвар Монмартр» Писсарро. Но пришлось соблюсти галантности, потому что в остальном я все-таки сыграл в нашу пользу. Оставил у нас всю скульптуру, всю графику. Итак, как бы там продвигались музейные дела, это останется. Если только не им не придет в голову восстановить Музей нового западного искусства ».

В 1940-х годах большинство произведений из Музея нового западного искусства лежали в запасниках Пушкинского музея, который, в свою очередь, так же был закрыт. В 1949 году в его залах разместилась выставка подарков Сталину.

друг Хрущева

Вот этой ситуацией и предложил воспользоваться Макдаффи. Он признался Барру, что ничего не понимает в искусстве, но готов начать переговоры с русскими о покупке шедевров французской живописи, если его обеспечат списком картин, необходимых музея, с указанием по приблизительным цен. На вопрос Барра, почему Макдаффи уверен в том, что переговоры с русскими будут успешны, то рассказал удивительную историю.

Оказывается, в начале 1945 года он приезжал в Украину как представитель американских организаций, которые предоставляли экономическую помощь СССР, и познакомился с тогдашним первым секретарем ЦК Компартии Украины Никитой Хрущевым.

В начале 1954 года, когда Макдаффи решил снова посетить СССР, советское посольство в Вашингтоне отказало ему в визе. Во времена холодной войны и «железного занавеса» в этом не было ничего удивительного, но Макдаффи ни был обычным американцем. Он послал телеграмму с жалобой по адресу: «Москва. Кремль. Хрущеву ». Результат превзошел все ожидания. Виза была выдана немедленно, дипломаты как могли извинялись и предлагали заходить в любое время дня и ночи, а Хрущев пригласил Макдаффи в гости.

Так американский юрист стал первым иностранцем, который удостоился беседы с преемником Сталина. Разговор длился 4:00. Затем Макдаффи два месяца ездил по стране, побывал в Казахстане, на Дальнем Востоке, на Кавказе, не говоря уже об Украине и Белоруссию. Покровительство кремлевского знакомого открывало американцу все двери. Когда в марте 1954 года в журнале «Коллиер» вышла серия его статей о поездке в СССР, а в первую очередь - интервью с Хрущевым, Макдаффи стал звездой журналистики и главным специалистом по СССР.

Известный чикагский промышленный магнат Уильям Принс пригласил его в качестве советника на переговоры о крупных сделках с Советским Союзом. И Макдаффи хотел большего - он жаждал заработать на посредничестве в торговле российскими картинами и был уверен в поддержке своего друга Хрущева.

Барр договорился о личной встрече с Макдаффи, но предварительно собрал информацию о своем собеседнике. Отзывы были самые разнообразные. Одни считали его кристально честным человеком, достойным абсолютного доверия, другие обвиняли в авантюризме. Чем Макдаффи только не занимался за свою жизнь: выпускник Йельского университета, он успел поработать и в частных юридических фирмах, и в Госдепе, и в структурах демократической партии. Во время войны принадлежал к команде Гарри Гопкинса, который занимался ленд-лизу. Макдаффи симпатизировал СССР, и его даже считали «крайне левым», хотя он имел множество друзей среди республиканцев. Барр решил рискнуть.

«Русская дело»

23 декабря во время ланча Барр и Макдаффи обсудили «русское дело». В тот же день директор МоМА написал письмо самому богатому опекуну музея - Нельсону Рокфеллеру, в котором рассказал о разговоре с юристом и о его предложения. Барр пытался убедить Рокфеллера использовать свое влияние на других членов попечительского совета МоМА, чтобы получить деньги на покупку не одной-двух картин, а почти всей коллекции Музея нового западного искусства. Главным аргументом было то, что коммунисты ненавидят «формализм» и картины Матисса и Пикассо им просто не нужны. Нельсон Рокфеллер не устоял перед соблазном переплюнуть Эндрю Меллона, который купил в Эрмитаже 21 шедевр, и получить из СССР целый музей. Он согласился на подготовку сделки. Не остановило Рокфеллера даже то, что его брат Дэвид, который в молодости знал Макдаффи, считал его «неуправляемым».

Большую тревогу вызвала отказ участвовать в деле одного из опекунов МоМА - «короля швейных машин» и знаменитого коллекционера Стивена Кларка. Того самого, который в 1930-х годах все по той же нью-йоркскую антикварную фирму «Нодлер», поставлявшей эрмитажные шедевры Меллона, купил четыре произведения с ДМНЗМ. Кроме лучшей картины Ван Гога в России «Ночной кафе в Арле», среди них были «Портрет мадам Сезанн» Поля Сезанна (обе - коллекция Морозова), «официантка в ресторане Дюваль» Ренуара (собрание Сергея Щербатова) и пастель «Певица в зеленом »Эдгара Дега (собрание Михаила Рябушинского). Теперь «Ночной кофейня» в Музее Йельского университета, а остальные произведения украшают музей Метрополитен в Нью-Йорке. Кларк напомнил Барру, что, несмотря на заверения советского правительства в законности сделки, он имел неприятности с родственниками Михаила Рябушинского, которые заявили свои права на пастель Дега. Правда, до суда дело не дошло, и пастель осталась в Кларка, но кто знал, как вернутся дела в будущем. До самой смерти осторожный коллекционер держал в тайне то, что картины у россиян купил и что они вообще находятся в США. Впрочем, он давал на выставки, но анонимно. К осторожности призвал и президент попечительского совета Уильям Бурден.

Сомнения отпали, когда в начале января Макдаффи встретился с советником посольства СССР в Вашингтоне Константином Федосеевым. На вопрос о картинах Федосеев ответил, что не видит препятствий для переговоров, тем более что в 1930-х годах прецеденты уже были. По его мнению, СССР вряд ли расстанется со всеми произведениями, но некоторые картины, особенно художников начала XX века, вполне может продать. Трудно было поверить, что высокопоставленный дипломат вел такие разговоры с «другом Хрущева", не прозондувавшы почву в Москве.

Пока Макдаффи «прощупывал» Москву, Барр выяснил, что официальный Вашингтон не возражает против покупки картин за «железным занавесом». В конце концов было найдено компромиссный вариант. 15 января 1955 Макдаффи получил письмо, в котором подтверждались его полномочия вести переговоры по покупке в СССР картин французских художников. Но не от имени МоМА, а от имени таинственной «группы американских коллекционеров», имен которых он не имел права называть. Чтобы не бросать тень на музей, не было использовано даже официальный бланк МоМА. Вообще все письма о «русское дело», даже между Барром и Рокфеллером, имели гриф «секретно» и «совершенно секретно». Для переправки денег в случае удачной сделки было решено использовать бельгийские и французские банки.

Макдаффи обещали 10 процентов комиссионных, но процент мог измениться в зависимости от размеров сделки. Макдаффи имел только в принципе договориться о продаже картин, а деталями займутся «верные» юристы. К письму были добавлены список картин, их инвентарные номера и фотографии, а также примерные цены. В списке было несколько десятков произведений, разделенных на категории по степени важности, - в основном лучшие вещи ДМНЗМ, которые в то время оказались в Пушкинском музее «Прогулка заключенных» Ван Гога, картины Матисса, пейзажи и натюрморты Сезанна, произведения Митника Руссо и многое другое.

Цены по тем временам были очень высоки. Например, картины Пикассо и Матисса оценивались в 30-75 тысяч долларов. Наибольшая цена на аукционе, в то время выплачена за работу Матисса, была 19698 долларов ( «Портрет художника Дерена», проданная в 1954 году в лондонскую галерею Тейт). Пикассо стоил примерно столько же. Однако было ясно, что вскоре цены на художников французской школы конца XIX - начала XX века пойдут вверх. Импрессионисты уже «подскочили» после распродажи коллекции Коньяка в Лондоне в 1952 году. Сезанна и его друзей наконец признали не только интеллектуалы, но и широкая публика. Цены на их картины приблизились к стотысячной отметки. Понимая, что это только начало, Барр и Рокфеллер торопили события. Как показало время, они были правы. Уже в 1958 году Сезанн «Портрет Гарсон» было продано на «Сотбис» за 616 000 долларов (сейчас коллекция Поля Меллона.) К середине 60-х цены на импрессионистов перевалили за миллион. В 70-х годах «французы» догнали старых мастеров, а теперь они - главные звезды аукционов, и Пикассо уже стоит более ста миллионов.

Мудрый Никита Сергеевич

Казалось, все способствовало Барру и его друзьям. В начале февраля 1955 Маленков потерял свою должность председателя Совета Министров СССР, и ему на смену пришел бесцветный Булганин. Избавившись главного конкурента, Хрущев стал самым влиятельным человеком в СССР. В разгар этих событий, 1 февраля 1955 Макдаффи вошел в кабинет Хрущева, имея в кармане список из девяти вопросов. Три из них касались картин бывшего Музея нового западного искусства: готов советское правительство как «жест доброй воли» подарить одну из картин США? Готов ли он продать часть картин? Готов подать картины на выставку?

Никита Сергеевич молча прочитал перечень полотен и после короткой паузы начал именно с них. Вероятно, Хрущев впервые узнал, что в СССР есть картины импрессионистов, Пикассо и Матисса. Он сразу отверг идею о подарке и объяснил, что это могут неправильно понять. Что имел в виду Хрущев? Неправильно понять - то есть, понять как проявление слабости СССР перед США? О продаже ничего конкретно не сказал, но проявил заинтересованность. Скорее всего, это была простая вежливость с другом Макдаффи. Хрущев слишком хорошо помнил, какой вред престижу СССР нанесли сталинские продажи, и вряд ли хотел связывать свое имя с разбазариванием музейных ценностей, хотя импрессионисты ему явно не нравились. И с валютой в СССР в пятидесятых годах было не ахти так плохо, как в 20-х. Еще не было растрачено «военные трофеи» из банков Германии, Австрии и Венгрии, набирал силы экспорт нефти из Сибири. Как бы там ни было, но «волюнтарист» Хрущев оказался гораздо мудрее прагматика Сталина и продавать искусство не стал.

По выставочного обмена, то эта идея вызвала у председателя КПСС восторг. Он отдал Макдаффи под опеку Владимира Кеменов, в то время заместителя министра культуры СССР. Кеменов был и против продажи, и против выставки. В молодости он работал в Музее нового западного искусства и даже защитил там диссертацию, но потом «исправился» и стал ревностным поборником социалистического реализма. Во время визита Макдаффи Кеменов именно боролся с Чегодаев и другими членами ученого совета Пушкинского музея, которые отстаивали необходимость показа «французов» в здании на Волхонке - в 1953 году несколько картин были выставлены в двух маленьких залах на втором этаже музея, и это разозлило министерских чиновников . Кеменов, как бывший музейник, не мог без дрожи вспоминать вакханалию сталинских продаж. Даже если он и считал импрессионистов «чужим искусством», снова запустить маховик торговли музейными экспонатами не хотел ни при каких обстоятельствах.

Макдаффи понял, что с покупкой картин ничего не получится, но с выставочным обменом то могло и прибегнуть - эту идею, так пришлась по душе Хрущеву, советские чиновники восприняли как приказ. Во время интенсивных переговоров, которые проходили в основном в Москве, все чаще стали вспоминать не Эрмитаж, а Пушкинский музей. Параллельно шли переговоры с другими странами.

В октября 1955 года «Нью-Йорк Таймс» сообщила, что достигнута принципиальная договоренность об обмене 200 шедеврами между музеями обеих стран.

В 1956 году Альфред Барр уехал в Москву в составе американской делегации, готовила выставки, и наконец увидел картины, которые МоМА хотел купить в СССР. Хотя из-за событий в Венгрии показ американской экспозиции было отложено до 1959 года, выставочный обмен развивался. Все зарубежные партнеры начинали переговоры с картин импрессионистов и постимпрессионистов бывшего Музея нового западного искусства. В 1960-х годах картины из коллекций Щукина и Морозова, которые в то время заняли почетное место в экспозиции ГМИИ, начали триумфальное шествие музеями мира. Так попытка второго, после 30-х годов, «набега» на шедевры из российских музеев превратилась в начало «золотого века» Пушкинского музея.

читать: Какие книги выдают молодежи издательства. часть первая

читать: Мастрид апреля. Чтение на выходные: наслаждаемся теплом и открываем новых авторов

Купить книгу в Yakaboo

(Visited 328 times, 1 visits today)

Похожие

Комментарии